Процент успеха любой секретной миссии, которую выполнял Карел, как правило, зависел от одной-единственной вещи.
Отсутствия напарника, например.
Удача-неудача, исходные данные, с которыми еще только предстояло работать, сложность миссии, коварность окружающей местности, наконец, собственный опыт  — все это было неважно. Если в поле его зрения ошивалось второе прямоходящее существо — дело почти сразу пахло паленым. Щемящее ощущение, что за голову напарника придется отвечать, сильно портило настроение и отвлекало от собственных мыслей, концентрируясь на том, другом, на человеке, который думает, что помогает.
И Карел злился, сжимал ладони в кулаки, едва сдерживаясь от того, чтобы кого-нибудь не ударить.
Ничего нельзя было поделать с концентрацией на том, что его бесит.
«Комплекс старшего брата?» — мрачные думы Штерна не становились светлее от какого-никакого, а беспокойства за Эйно. Он, по сравнению с Карелом, выглядел сущим мальчишкой. Трудновато было вытряхнуть из головы сведения о его подготовке, вбитые в голову заботливым начальством. — «Нет, это действительно какое-то ребячество».
Его тянуло к Эйно. В этом было смешно признаваться даже самому себе. Но что это было? Исходящая от его маленькой фигуры аура смерти? Взгляд глаз, который в первую их встречу Карел сам для себя охарактеризовал как «стылый»?
Своя часть миссии была выполнена — и одной Хелле было позволено судить об успехе.
В середине октября умирает не только природа.
Штерн с радостью бы скакнул в гроб с ней за компанию.
Но на его совести в данный момент висел Эйно. И сколько бы Карел не крутил головой — решительно его не видел. Не мог вспомнить даже черт его лица.
Сверка с личным блокнотом, куда записывалась любая важная (и личная, чего уж там) информация, внушили определенную уверенность. Записаны были приблизительный рост и некий образ, ассоциация, визуальный якорь, который помог не вспомнить, но опознать Фьоретта в толпе.
Штерн доверял своей интуиции, а она говорила ему продолжать медленно идти вдоль узкой улочки, где время от времени на встречу попадались сплошь незнакомцы, и сжимать ладони — без перчаток они начинали быстро мерзнуть.

В аптеке Штерн, поколебавшись, все же купил таблетки. Надпись на упаковке обещала избавление от головной боли, но неизвестно было, подействует ли лекарство на организм вампира. В пользу положительного эффекта говорил факт молодости его организма и отсутствие какой-либо аллергии на лекарства из мира людей. Отрицательных аргументов на горизонте сознания замечено не было. Ну и черт с ним. В конце-концов, он же не вводит себе какую-то дрянь внутривенно. Это всего лишь таблетки от головной боли, не более того.
Какое-никакое, а солнце выглянуло — и приятно согрело открытые участки кожи. Лицо и ладони.
Штерн поежился, ощутив, как ветер прошелся по коже шеи.
Вторжение.
Будь его воля — он бы дистанцировался от влияний природы на его организм. Кажется, в климате, подобном лондонскому, он становился более… чувствительным, что ли. Реагировал на происходящее вокруг резче, чем хотелось бы.
Привыкший относиться ко всему скептично, Штерн отдавал себе отчет в том, что долго такая погодная благодать не продлится. Следовало укрыться в помещении, желательно, хорошо отапливаемом и с хорошей  кухней — до, ставшего традиционным (и не самым приятным дополнением к атмосфере туманного Альбиона), вечернего дождя. Подобная мысль не вызвала одобрения у его внутреннего агрессора. Штерн мысленно одернул себя:
«Перестань мыслить категориями «опасно — не опасно». Все закончилось уже, можешь шагать смелее, перестать вглядываться в толпу в поисках преследования. Да и привыкнуть к тому, что тебя снова окружают люди. Никто из них не хочет тебе ни смерти, ни сколько нибудь серьезных ран».
Жизнь всегда делилась для него на два временных отрезка: «до миссии» и «после». Был между ними промежуток «выполнение задания», в который отключалось большинство эмоций положительного спектра. Оценочные категории «хорошо – плохо» тоже выключались. Не было превращения в бездушную машину, но человечность в это время Штерн в себе старательно глушил.
После миссии жизнь постепенно заново обретала цвета, переставала быть серой. Идти вдоль улицы и вглядываться в лица случайных прохожих — необычно и интересно. Только настороженность во взгляде постепенно сменялась на что-то другое.
Зеркало потом скажет, что это было.
На появление напарника Карел отреагировал скупым кивком. На его приветствие растянул губы в улыбке, которая должна была выглядеть доброжелательной, с оттенком облегчения. Должна была
— но не выглядела такой и на десятую долю процента. Ну и черт с ним.
Они оба странные, и сам Карел, и этот Эйно. Один стоит и заново собирает растрепавшуюся копну волос оттенка сажи в хвост на затылке, совершенно наплевав при этом на повязанный на шее рукав от собственного пальто и на то, что это по меркам благонадежного гражданина выглядит странно.  Второй так и вовсе сообщает о своих ранах с видом человека, ведущего беседу о погоде.
Психи, оба.
— Видок у тебя тот еще, — заметил Карел, окинув маленькую фигуру Эйно на предмет внешних ран оценивающим взглядом. До него не сразу дошел смысл сказанного. — Стой. Если ты «немного» ранен – тогда какого черта тебя шатает как пьяного?
Нет, этот сопляк не отвертится от более детального осмотра. Но Фьоретт, видимо, уже у кого-то подлечился. От него слабо, но шло что-то такое, сложно уловимое ощущение.
— Отметить? — в голосе ясно звучал скептицизм, впрочем, он был такого рода, который не следовало принимать во внимание. Рабочий момент. Праздник в жизни Карела был только один, и он не устанет повторять себе, что поводом для него послужило убийство. — Отчего же, позволим себе чуток забить на приличия.

Отредактировано Карел Штерн (2013-07-30 18:08:47)

Идея Фьоретта о смене обстановки поначалу не очень-то радовала. Непривычно было находиться в одной компании с вампиром, который только юн не только внешне, но и душой. Карел не мог похвастаться подобным. Никак не мог, и, если остановиться и задуматься, это удручало. А если не обращать внимания на очередной акт самокопания, то дела их шли определенно неплохо.
Скорее по привычке, чем ощущая внутри реальную злость, Карел недовольно фыркнул, продолжил парад недовольных эмоций звуком, напоминающим рычание и закончил щелчком языка и  обреченным кивком. Вставить бы сейчас какую-нибудь особо увесистую реплику, чтоб не повадно было его напарнику так фамильярничать — поздно. Его уже схватили за рукав и уже куда-то тащат.
Решения принимает самый старший и опытный. Один - ноль в пользу Эйно.
В такие моменты начинаешь задумываться, а зачем ты вообще живешь на свете. Что до, что после тебя опытных вампиров хоть задницей ешь, и на кой черт миру сдался именно ты? Совсем юный и отказывающийся учиться.
Нуар, один сплошной нуар в голове.
Двигаться вдоль стен и заборов — идеальная тактика для раненного напарника, но перспектива встретиться лицом с забором — лично Штерн предпочел бы без этого.
Но решения, черт бы их подрал, принимает опытный и более старший.
— Ты бы лучше оставался там, где лежал, — ворчанием можно было вернуть себе иллюзию равенства. Интересно, с чего бы вдруг такое в голову стукнуло? — Если смерть решительно наступит тебе на печень, учти - я сшивать не умею.
"Его подлатали", — сказал внутренний голос. — "И не кто-нибудь, а..."
Штерн шел, скорее даже тащился за бодрым Фьореттом, едва поспевая за ним. Там, где Штерн делал шаг - Эйно делал три или четыре, и двадцать мыслей одновременно отнюдь не лучшим образом сказывалось на моторных навыках. Если вообще их не стопорили.
Невидящим взглядом окинув помещение, в котором оказался, Штерн повторил цепочку эмоций "недовольное фырчание - отрешение и смирение". Он не любил привлекать к себе внимание. Эйно сделал это за него.
— Скажи, ты всегда таким был?.. — Ощущая на себе чужие взгляды, возникало ощущение неловкости.
Перчатку с лезвиями, слава Хелле, спрятать все же успел. Сунул руку на которой она была надета в карман пальто. Личный дневник вполне умещался в другом, уютном кармане.
Дойдя до удобного кресла, в которое можно было (наконец-то) бросить кости, Штерн застыл и состроил лицо очень бедного и очень дальнего родственника.
Нет, красоты Лондона и бесплатная еда - все это, конечно, хорошо...
Но Штерн терпеть не мог благотворительности.
Он простоял так не меньше минуты - взвешивая все за и против.
В конце-концов, сел. С явным удовольствием положил на стол перевернутый сапог, только что снятый с ноги. Умеренной громкости нотка.
— Хочу ли я чего-нибудь? — и, не раздумывая, ответил. — Да. Я хочу новой крови.

Коммуникация — процесс, который происходит успешно только в случае обоюдного желания собеседников. Определение, почерпнутое из жизни вряд ли являлось правильным и полным, но полностью оправдывалось в случае со Штерном. Возможно, продвижение в этом плане шло более быстрыми шагами, если бы юный Телин не был лишен сочувствия.
С детства привыкший видеть вокруг себя жестокое поведение, острые фразы, бьющее в самое сердце, Штерн вбил себе в голову, что и весь остальной мир такой же. На это не потребовалось большого количества душевных сил, долгих вечеров, будто специально созданных для подобных мрачных мыслей.
Когда замечаешь лишь грубое поведение и прочие малоприятные аспекты жизни в жизни маленькой, постепенно вырождающейся семьи, можешь пойти несколькими путями. Можешь начать подражать — и постепенно грубость станет просто рефлексом, а в мыслях нельзя будет представить, что конфликты можно решать мирным путем. Можешь предпринять попытку отгородиться от мира — и потерять не только сочувствие; стать замкнутым, неспособным на общение индивидом. Был еще один вариант — просто смотреть. Не сопротивляться увиденному и услышанному, но и не подражать ему.
Штерн наблюдал 13 лет, затем его увели из семьи.
А дальше было то, что все итак знают. Не знают только, что не было бы карьеры в доме Найцвеев, не будь Карел простым наблюдателем. Ну и добился того, что проявлять положительные эмоции не может и не особенно хочет. Быть почти эмоционально глухим почти в 30 лет — стремно.
Ощущать себя старым, почти вышедшим из строя механизмом находясь в обществе юного по всем параметрам вампира — ещё хуже.
— Волновался? Я? — Удивленно повторил Штерн. Удивление отразилось лишь в голосе. — Это тебе следовало испереживаться за меня. Рвать на себе волосы, беспокоясь, как бы я не запорол задание из-за собственной неопытности. Не полируй при мне свои манеры. Я этого насмотрелся.
Странно, откуда вдруг желание поперешничать? Карел беззвучно выругался. Обычно его злили люди. В картине мира, существовавшей в голове Карела, они были младше и еще неопытнее его самого. Но между способностями вампира и человека — космос. Наверное, подсознательно он принимал Эйно за человека.
Твою за ногу, Хелле.
Наблюдая за Фьореттом, Карел отметил и угловатость и юность, и все остальное.
— Доброжелательным — да, может быть. Эксцентричность больше подходит к Артанам, у них забавные личности водятся. — Вспомнив о чем-то своем, Штерн даже улыбнулся. — Из новообращенных хотя бы.
О, новообращенные — отдельная песня.  С припевом про чертовку Орьен.
Просьбу убрать ногу со стола Карел сначала категорически отверг. Он считал, что имеет право на подобную вольность. Хотя бы ради того, чтобы компенсировать "моральный вред", который был причинен ему, Штерну, из-за долгой отлучки Эйно. Примерно в таком духе он и высказался, в конце добавив:
— Ни за что не поверю, что ты просто пришел сюда поесть и выпить. Или старость не позволяет проводить отдых более активно?

Отредактировано Карел Штерн (2013-08-14 20:56:24)